«Это сладкое чувство, что мы были великими, оказалось заразным…»

Во время написания книги о своем прадеде — пасторе Вагнере — «Сиблаг НКВД. Последние письма пастора Вагнера. Личный опыт поиска репрессированных» бывший томич Александр Макеев решил, что собранного им материала хватит еще на одну книгу. Только теперь не про жертв, а про палачей. Про тех людей, которые  проводили репрессии в немецком Поволжье. «НеМосква» поговорила о новой книге Макеева, о природе сталинских репрессий и о том, будет ли когда-то  книга издана в России, ведь автор живет сейчас в Германии.

— Почему решили написать вторую книгу, посвященную истории семьи. Что осталось за рамками?

— Я начал ее писать весной 2020 года, когда началась пандемия, так как у меня было время. Много фрагментов моего исследования для первой книги осталось за кадром. Я стал смотреть материалы и понял, что у меня есть ряд  документов, связанных между собой, и что можно сделать больше, чем сделал я. Они остались неисследованными. Эти документы – два фрагмента двух уголовных дел в отношении моих дальних родственников из немецкого Поволжья. Постановление «тройки» об их осуждении и приговоре к расстрелу. Приказы и акты. Цепочка документов от начала процесса и до финальной точки.  Новая книга называется «Должности соответствует. Лица Большого террора в Республике немцев Поволжья»

— Речь о дальних родственниках вашего прадеда?

— Да, его жены Паулины. Ее девичья фамилия – Арнст: достаточно старая фамилия в этом регионе. Они переехали в Поволжье в числе первых колонистов. Были богатыми, по четыреста десятин земли. Репрессии в отношении них начались в конце 20-х – начале 30-х прошлого века, их раскулачили. Потом, в конце концов,  37-й год , и  двоих человек расстреляли.

— Сложно ли было получить необходимые документы?

— Нет, я получал все документы еще тогда, когда работал над первой книгой. Это был 2017 год. У меня был накатанный алгоритм и в данном случае это получилось. Но и тогда было так: какие-то управления вымарывали фамилии, какие-то нет. Но в данном случае мне повезло получить не замаранные.

— Все ли нужное вам как исследователю надежно документировано или что-то приходится предполагать?

— Все документы были очень простые.  Решение «тройки» очень простое: такого-то такой-то человек приговорен. Нечего предполагать.  И решение «тройки» «приказываю исполнить». Акт о расстреле то же самое. Мы такие-то такого-то числа по решению «тройки» по такому-то приказу расстреляли таких-то.  Дата и подпись. Как бухгалтерские документы, там нечего предполагать. Там все очевидно.

— Есть ли в деле какие-то доносы, или все просходило исключительно по разнарядке?

— В самих делах доносов нет. Если говорить в целом о периоде Большого террора, то это была четко спланированная государственными и партийными органами операция. Она официально началась в августе 1937 года и закончилась в октябре 1938. Так называемый Большой террор, который состоял из нескольких отдельных друг от друга приказов. Его характерной особенностью являлся чрезмерный  всплеск насилия. За менее чем полтора года по этим нескольким операциям было осуждено около полутора миллиона человек. Из них около 700 тысяч было расстреляно.  По каждой области был лимит. По расстрелам, по осуждению на какие-то сроки в лагерях людей. Лимиты по приговорам делились в приказах на две категории: 1-я – расстрел, 2-я – лагерный срок.

И лимиты постоянно пересматривались, как сверху, так и снизу. Снизу постоянно говорили, что у нас еще недостаточно врагов выкорчевано, дайте нам повысить лимит. И сверху утверждали. Вся эта документация по сто раз уже изучена и перепроверена. И совершенно очевидно, что это была спланированная операция государства против своего населения.

— Кто-то понес наказание, был осужден из тех, кто участвовал в расстреле вашей семьи?

— В моем случае да. В своей книге я рассматриваю 11 биографий конкретных людей, которые оставили свои подписи.  «Тройка» состояла из одного председателя, одного члена этой «тройки» и двух просто присутствующих человек. Те двое присутствующие не были официальными членами «тройки».  И секретарь. Всего пять человек – пять подписей. Председатель той «тройки» – Илья Залманович Рессин был расстрелян. Другой член – Владимир Далингер, как этнический немец был депортирован и попал в трудармию. Но он выжил, жил до 80-х годов, и даже стал почетным пенсионером. Яков Попок – один из присутствующих, тоже расстрелян и похоронен на Коммунарке. Зампрокурора по спецделам Адольф Кремер тоже выжил и жил в Краснотуринске. Он как немец тоже попал под депортацию и в трудармию. До последних дней жизни выступал перед пионерами.  и рассказывал о своем прошлом. Его биография была очень интересной. Он служил матросом в Кронштадте и попал в революцию, встречал Ленина на Финляндском вокзале.

Все те, кто был осужден, не были осуждены за то, что они на самом деле сделали. Все они, как и их жертвы, были осуждены по 58 статье, то есть за контрреволюцию в каком-то из ее проявлений. За содеянное на самом деле никто из них наказание не понес.

— Что больше всего поразило вас в вашем расследовании истории своей семьи?

— На самом деле там все поразительно. Но самое поразительное то, что это обычные люди. Я специально для книги взял цитату из Эриха Фромма и процитирую ее. «Мы почему-то считаем, что порочный, склонный к разрушению человек должен быть самим дьяволом и выглядеть как дьявол. Мы убеждены, что у него не может быть никаких достоинств и что лежащая на нем каинова печать должна быть очевидной и различимой для каждого. Такие дьявольские натуры существуют, однако они чрезвычайно редки. Как мы уже имели возможность убедиться, деструктивная личность демонстрирует миру добродетель: вежливость, предупредительность, любовь к семье, любовь к детям, любовь к животным. Но дело даже не в этом. Вряд ли найдется человек, вообще лишенный добродетелей или хотя бы благих порывов. Пока мы не откажемся от лубочного представления о пороке, мы не научимся распознавать реальное зло». Это очень важный момент, потому что, если смотреть на биографии этих людей, то это обычные люди, пытающиеся адаптироваться под изменяющие условия. И оказывается, что эту грань добра и зла очень легко переступить. Когда ты читаешь биографию человека, одного из непосредственных исполнителей расстрелов, то это обычный слесарь. Который сначала в одном месте поработал, в другом, потом по знакомству устроили вахтером в тюрьму НКВД и после этого он стал участвовать в расстрелах. А потом ушел на войну, получил множество наград, так как выделялся какими-то качествами, решительностью, например. И стал военным. А потом ты читаешь акт, который он подписал: мы такие-то и такие-то расстреляли 103 человека. И этот диссонанс ужасен.

Хочу добавить, что моя вторая книга не только о биографиях. Потому что через эти биографии я попробовал сделать срез о состоянии памяти о событиях Большого террора в Поволжье. Последние главы книги о том, что сейчас известно об этом периоде. Там много статистической информации, которую мне удалось получить из ФСБ по Саратовской области.  Я ее сравнивал с нынешними данными, и, как мне кажется, это показательный случай, что неизвестно практически ничего до сих пор. Речь идет о том, что известна примерно одна треть из людей, которые были осуждены в тот период.  Одна треть.  В маленьком городе Энгельс – столице немецкой республики, сейчас не знаю, сколько там жителей, но и тогда он был небольшим, за полгода было расстреляно около четырех тысяч человек. И никто до сих пор не знает, где эти люди похоронены. Хотя бы примерно. Нет ни одного предположения у людей. Эти  факты подтверждены УФСБ по Саратовской области, у меня есть официальное письмо от них. За два дня 14 и 15 февраля 1938 года состоялось два заседания «тройки» и по ним было осуждено к расстрелу почти тысяча человек. Ни одного приговора к лагерному сроку. Ни одного. Почти тысяча смертных приговора за два дня.  И в маленьком городке никто ничего не знает. 

— Первую вашу книгу «Сиблаг НКВД. Последние письма пастора Вагнера. Личный опыт поиска репрессированных»  перевели в Германии. Как ее восприняли там?

— Пока я не слышал никаких отзывов. 25 января в городе, где я живу в Германии, будет презентация. Книга только начинает продаваться.Она издана не в самом крупном издательстве. Это не особо коммерческий проект, да и тема не особо коммерческая. Это все-таки больше касается российских немцев. А не Германии.

— А вторую книгу надеетесь издать в России?

— Я уже сказал, что начал ее писать в пандемию и почти дописал ее к февралю 2022 года.  Когда началась война, я не мог прикоснуться к этому тексту в течение полугода, потому что перестал в нем видеть смысл. Мне казалось, что то насилие из ряда экстраординарного. И что такого мы больше никогда не увидим, и нам надо понять, как это происходило, чтобы вовремя увидеть какие-то ростки. Но оказалось, что вон оно. Все здесь, перед глазами. Я подумал, кому это интересно, что тогда происходило, когда сейчас это снова разворачивается. Но потом, вместе с моей редакторкой мы решили возвращаться к проекту. И доделать его  с учетом нынешних реалий. Я написал вступление, который дает угол правильного взгляда на эту историю. Что люди, которые прошли через Первую Мировую войну и Гражданскую войну, люди, которые и жили в атмосфере этих войн, это как раз те люди, которые и участвовали в этом терроре. И то, что происходит сейчас, это то же самое, потому что люди вернутся с войны. И у них не будет моральных рамок, так как они видели то, чего в обычной жизни люди не видят.  Я понял, что с этой точки зрения книга актуальна.  Я написал вступление, но остальной текст остался прежним.

У меня есть предложения по издательству в России, но с условием редактуры. Но опять посоветовались с редакторкой и решили, что не хотим этого. Зачем тогда это писали?  Если издаваться, то так, как мы это задумали. Сейчас пытаемся найти русскоязычные издательства на Западе.

— Что подтолкнуло начать изучать историю своей семьи?

— Мне захотелось составить собственное мнение. Ни на чьем-то опыте, а на своем. Мне захотелось понять, что тогда произошло. Когда столкнулся с настоящими документами, с источниками того времени, то это произвело неизгладимое впечатление. Затем ты сталкиваешься с трактовкой этой истории и понимаешь, что в большинстве случаев между ними пропасть. Между реальностью и трактовкой. Это сильно цепляет, потому что тебе становится очевидным, насколько сильно  замалчиваются какие-то вещи. Насколько они не проговариваются. Я начал об этом много читать и понял, что такие темы необходимо не только проговаривать, но и вскрывать и разбираться в них. Иначе это бег по кругу и ты из него никогда не выберешься.

Я надеюсь, что существуют универсальные ценности в человеческом обществе. Это ценности во взаимоотношении с друг другом. В нормальном понимании – это закон. Закон, который равный для всех, который пытается уравнять между собой нарушителя закона, и пострадавшего, богатый он или бедный. Это универсальный стержень, вокруг которого строится фундамент. А когда все полностью размывается, как в случае столетней давности, когда речь шла не о законе, а о лояльности. Один и тот же случай мог рассматриваться по-разному, если в этом случае участвовали представители разных групп людей. Если что-то сделал бывший кулак-крестьянин, то ему назначали расстрел, а если то же самое сделал НКВДшник, то все спускалось на тормозах. И эта неравность создает зыбкую почву, которая долго не может существовать.

— Вас изучение своей семьи как-то изменило?

— Я начал понимать какие-то ориентиры. Если раньше я предполагал, что добро и зло вещи относительные, но теперь я точно знаю, что общество не может существовать по относительным понятиям. Должны быть определенные критерии, которые равны для всех, иначе ничего не работает. Я начал видеть какие-то опоры, скажем так. От них нельзя отказываться, иначе все начинает сыпаться в кровавый хаос.

— Вопрос как писателю: с какого возраста надо с детьми разговаривать о репрессиях?

— Я пока не знаю, со своим пока не разговариваю об этом. Сын знает, что были когда-то плохие люди. Но ему восемь, он пока не особо понимает. Точнее, не понимает смысл: почему это происходило. Я не могу ему объяснить. Но думаю, что с раннего подросткового возраста уже пора. Сводить в музей, показать это все и ответить на вопросы. Не навязывать какую-то точку зрения, а смотреть на вопросы и пытаться объяснить.

— Как вариант разговора с детьми о Холокосте Арт Шпигельман написал комикс «Маус», ведь это очень травматичная тема.  Может ли быть приемлема такая форма для разговора? «Маус» ведь это очень травматичная тема.  Может ли быть приемлема такая форма для разговора?

— Так как мне 45, то мне сначала казалось, что комиксы это чересчур. Потом я начал читать об этом и думать, и понял, что видимо, упустил какую-то стадию развития, которая уже совершилась. Графические романы достаточно привычная форма информации. Комиксы – не только развлечение, они, действительно, существуют уже как произведение искусства.

— Почему в России, несмотря на тысячи публикаций о советском терроре, Сталин остается одним из самых популярных исторических деятелей?

— Это трудно, это надо сделать серьезный шаг внутри себя, и понять, что с твоими родственниками поступили плохо и несправедливо, либо твои родственники поступили с кем-то несправедливо. Эта несправедливость должна нести какие-то последствия. Она должна быть озвучена и наказана.  Но когда этого не происходит, то возникает вопрос: а может так было нужно? А может у всего этого был смысл?  А смысла у Большого террора не было. Я имею в виду, для страны. Был смысл только для тех, кто был у власти, для того, чтобы остаться у власти.  И когда это осознаешь, то у тебя возникает диссонанс в голове. И чтобы этот диссонанс преодолеть, надо сделать большой шаг, понять, что это было неправильно. Видимо, этот шаг сложно сделать, потому что тогда вся картина мира рушится. И надо заново ее собирать. Ну и еще это сладкое чувство, что мы были великими, нас все боялись. Это оказалось заразно. 

Фотографии предоставлены Александром Макеевым