Москвичка создала под Рязанью Музей Подмосковного угольного бассейна. Он устроен в закрытой шахте

Однажды предпринимательница из Москвы Ирина Бантуш увидела, как неподалёку от купленного ей участка пожилой мужчина выкапывает что-то из земли. День копает, второй, неделю. Он откапывал дырявую вагонетку для транспортировки угля в шахте — чтобы сдать в металлолом и получить небольшую прибавку к пенсии. Мужчина (оказалось, бывший шахтёр) оценил вагонетку в 2 тыс. рублей, и Бантуш её выкупила. Так в Музее Подмосковного угольного бассейна, который в простонародье называют Музеем шахтёрского быта, появился ещё один экспонат. Их не так много, но все впечатляют. Например, настоящий террикон — отвал земли, извлеченной из шахты при её обустройстве и разработке.

«НеМосква» побывала в этом месте — спустилась под землю, забралась на террикон и в очередной раз убедилась: провинциальный музей — это не скучно. Но и не всегда весело.

«Марсианские» терриконы и махровый халат

Поля, поля, террикон справа. Поля, поля, террикон слева. Издалека они кажутся серо-рыжими, немного потусторонними, почти марсианскими объектами. Это Скопинский район Рязанской области — край давно закрытых шахт, в которых добывали уголь. Близ Побединки навигатор анонсирует крутой поворот направо. Чуть проехав, утыкаемся в высокий забор зеленого цвета, из-за которого слышится собачье тявканье. «Осторожно, злая собака!», — гласит табличка, но из открывшейся калитки вываливаются толстенькая дворняжка и собачка-подросток. Обе вращают хвостами наподобие вентилятора.

Ирина Бантуш налегает на ворота, которые никак не поддаются из-за сильного ветра. Буквально сразу открывается вид на её владения: вход в закрытую в конце 1960-х шахту №1 Северную с мемориальными табличками, кирпичное здание — в нем функционировала ткацкая фабрика, да тоже закрылась, старую беседку, еще много всякого, пока еще непонятного. По двору разгуливают пони с овечками.

— Этот музей открылся в 2012 году, и мне повезло: тогда еще многие бывшие шахтёры были живы, я постаралась собрать их всех. Мне говорили: что ты, кому это все надо? А я им: нет! Надевайте все свои медали, будем встречаться, разговаривать, фотографироваться! — рассказывает Бантуш.

В её фотоальбоме есть эти снимки. А самих шахтёров уже нет. Ни вольных — из местных жителей, ни сосланных. Сначала туда попали раскулаченные крестьяне, в 1940-е годы — поволжские немцы и представители других народов, заподозренные в шпионаже, в послевоенное время — пленные немцы, румыны, поляки, вернувшиеся из плена советские граждане.

— Они жили буквально совсем рядом, в Комсомольском. В землянках, за колючей проволокой. Сталин побоялся, что они предадут, и сослал сюда. Устроиться на работу в шахту было не так-то просто, безработному ссыльному было нелегко выжить. На открытие решила сделать шахтёрам подарки и спросила у каждого, что бы им хотелось. Один шахтер, которого сослали сюда с семьёй в 16-летнем возрасте, попросил махровый халат. Я удивилась. «Мне с тех самых пор кажется, что очень холодно, я постоянно мерзну. Хочу сесть в кресло и полностью укутаться в него, чтобы согреться», — ответил он. Я купила халат, — говорит Бантуш и открывает дверь в шахту.

Сокровища подземелья

Рудники здесь появились еще до 1917 года — ими владел бельгийский капиталист Ганкар.

«Условия труда на руднике были тяжелые, все делали вручную, о машинах и помину не было. Весь наш инструмент состоял из лома и кайла. Забои освещались плохо, в выработках постоянно царил могильный мрак. Примитивная лампочка, которую шахтеры иронически называли „бог помощь“, представляла собой плошку, заполненную обычно нефтью и снабженную фитилем. Плошка страшно коптила, в забое стоял невыносимый чад. Для проветривания забоев использовались скважины. На поверхности над ними ставили трубы с железными колпаками. В зависимости от направления ветра они повертывались так, чтобы в них поступал свежий воздух. Нечего и говорить, что при таких условиях труд шахтера был малопроизводителен. Проработав 10–15 лет на шахте, мы, здоровые от природы люди, выходили из строя, становились инвалидами на всю жизнь», — вспоминал в 1957 году в газете «Скопинский шахтёр» пенсионер, почётный шахтёр Е.Б. (полные имя-отчество установить не удалось) Чесноков.

По словам того же Чеснокова, практически сразу же после установления новой власти шахтёры «зажили иначе»: «Благодаря отеческой заботе Коммунистической партии и Советского правительства неузнаваемо изменилась и наша Побединка. Вокруг когда-то небольшого поселка с полуразвалившимися избенками выросли механизированные по последнему слову техники шахты с благоустроенными поселками. На шахты с каждым годом приходит все больше и больше молодых специалистов из горнопромышленных школ, училищ, техникумов и институтов. Шахтеры в нашей стране пользуются всенародным почетом и уважением, они награждаются орденами и медалями, их материально поощряют, им ежегодно выплачивают единовременные денежные вознаграждения».

Судя по экспонатам музея, почётный шахтер слегка лукавил. Всё то же дореволюционное кайло, кувалды, совковые лопаты, цепи — шахтёрские орудия труда развешены по бетонным стенам вдоль уходящих вниз ступенек. Когда Бантуш объявила, что хочет открыть музей, каждый второй принес какие-то предметы. Самой удалось найти уникальный экспонат при расчистке пруда — парные колеса от вагончика, который ездил по узкоколейке.

Справа, на полке для экспонатов, внезапное: сплетённая из лозы птичья клетка.

— Догадались, для чего? — спрашивает Бантуш. — Рабочие брали в забой канарейку. Это такой старый «газоанализатор». Если канарейка замолчала, надо спасаться. Значит, пошел метан или углекислый газ, и она умерла.

Ещё экспонат, который должен был стоять в витрине магазина «ZARA» — мужской манекен из черного пластика. У сына было производство манекенов, и Бантуш «позаимствовала» два — очень уж они подходили цветом «кожи» на шахтёров. Один стоит при входе — в непромокаемом плаще, в каске с фонариком, но босой. Огромные валенки пристроены рядом.

Его «близнец» исполняет более серьезную роль — толкает вагонетку в «холле» шахты. Сами шахты давно законсервированы, но в подземелье осталась небольшая площадка. Электричества там нет, свет с улицы не проникает так глубоко. В лучах фонарика манекен вполне можно принять за настоящего шахтёра, и почти сразу хочется подняться наверх, к солнцу.

Подняться поближе к солнцу здесь тоже возможно, если забраться на террикон. Высотой он примерно с трёхэтажный дом, с которого видно всю округу — и километры полей, и перелески, остатки шпал от узкоколейки, по которой из шахты вывозился грунт. Видно и новый дом хозяйки, который она взялась строить для своей семьи и гостей. Гостей здесь бывает много.

В 31-летнем возрасте Ирина потеряла мужа, оставшись с двумя детьми. Она поехала по святым местам и однажды попала в Скопинский район к матушке Феодосии. Та ей сказала: «Твоё место здесь». Бантуш удивилась: мол, не собиралась покупать недвижимость, дача не нужна. Но почему-то влюбилась в эти места и всё же купила кусок земли вместе с заброшенными шахтой и зданием фабрики. С обустройством музея уже почти закончила, но продолжает принимать экспонаты, на «бывшефабричное» здание у нее большие планы: сделать гостиницу для паломников, которые едут к могиле матушки Феодосии. Старица скончалась в 2015 году.

Еще в планах — создать на поляне за музеем тематическую площадку «Один день шахтёра». Сейчас там растут редкие деревья, огромные каменные валуны тоже словно бы вырастают из земли. Поправить старенькую беседку. В ней стоит длинный стол мест примерно на 20, но и его порой не хватает.

— У меня здесь постоянно дети и из воскресной школы, и из местной общеобразовательной. В музей сходят, о труде тяжёлом шахтёрском поговорим, погуляем, приберемся, картошки в костре напечем, чаю на травах напьемся, песни под гитару поём. Здесь и животные, и велосипеды, и овраги-пригорки, детям раздолье. Этим летом у меня были любители астрономии. Они поставили палатки вон на той лужайке, ночью укутались в спальники и смотрели-фотографировали небо, — вспоминает собеседница.

А однажды к ней пожаловала целая делегация из Швейцарии. Бизнесмены хотели купить земли заброшенного колхоза под производство сыров. Заграничные гости завернули к Бантуш, да и остались на несколько часов кряду. «Вы, русские, не понимаете ценности своей земли, своей экологии», — высказались они, глядя с обрыва на скопинские поля. У них не получилось договориться по вопросу о земле с руководством района, и швейцарцы уехали ни с чем. Теперь на тех землях построен китайский свинокомплекс. Он постоянно напоминает о своём существовании зловонием, которое равномерно распространяется по всему району в зависимости от направления ветра.  

Как-то Бантуш предложили сотрудничество с районной администрацией, да она отказалась. Привыкла делать все сама, памятуя о предложении одной коммерческой организации разработать проект музея за 1,5 млн рублей. «Да за полтора миллиона я сама не музей, а конфетку сделаю!», — ответила она и делает, делает, никак не может остановиться. Теперь Бантуш начала собирать старинные предметы деревенского быта — самовары, фибровые чемоданы, чугунки, прочие ухваты да ступы.

— Когда я собиралась делать музей, все местные жители, даже сами шахтёры, говорили: «Ирин, да кому это надо?». Я говорила, что непременно надо. Это память о тяжелом труде, это память о каждом человеке, который в то трудное время добывал уголь для обогрева. А теперь приходят ко мне дети и постоянно спрашивают своих родителей: «Мам, пап, можно мы кусочек угля на память возьмем?». Мамы такие: «Ну, да, только угля нам дома и не хватало!», — смеется Бантуш. — Но все мы понимаем: сейчас у детей есть все, а всё равно они чем-то недовольны. Если дети прониклись этим местом, рассказом, тяжёлым трудом под землёй, это же хорошо. Это значит, все не напрасно.