Борис Надеждин – единственный кандидат президентской кампании-2024 с антивоенной повесткой. Став президентом, он обещает в первый же день предложить Украине прекратить огонь. В четверг, 25 января, политик заканчивает сбор подписей в свою поддержку, и есть все шансы, что успеет. Дальше – дело за Центризбиркомом.

Пока люди в регионах выстраиваются в очереди, чтобы поставить за него подпись, Борис Надеждин рассказал «НеМоскве», как именно намерен закончить «спецоперацию», что он думает о репарациях Украине и почему выступает против «коллективной ответственности» россиян.

– В июне прошлого года в интервью «Собеседнику» вы были уверены, что как оппозиционный кандидат не сможете баллотироваться в президенты. Но уже в октябре заявили о своем выдвижении. Что такого произошло за несколько месяцев, что вы поменяли мнение?

– История была такая. Я выдвинулся на выборы в губернаторы Московской области, и тут выяснилось, что я не могу пройти так называемый «муниципальный фильтр» – собрать подписи местных депутатов в свою пользу. Оказалось, что почти всех депутатов в Подмосковье, а их примерно полторы тысячи, буквально автобусами свозят расписываться за действующего губернатора. В результате я просто технически не смог преодолеть «фильтр». Это прямое нарушение – еще в 2012 году Конституционный суд постановил, что нельзя собирать подписи депутатов в количестве, превышающем нужную отметку для регистрации. Я стал судиться, пошел жаловаться в Центризбирком. И там, прямо на заседании, заявил: «Ах, так! Раз вы меня не пускаете в губернаторы, то я вам устрою – еще и президентом выдвинусь».

Ну сказал и сказал, это сгоряча было. Я не раз помогал кому-то избираться в президенты: в 1990-е годы, будучи федеральным чиновником, работал в штабе Бориса Ельцина. Потом была Ирина Хакамада, Михаил Прохоров, Борис Титов… Но сам я никогда не был кандидатом. И честно говорю, ждал, что [в 2023 году] выдвинется какая-то мощная фигура – помните, ходили разговоры про Венедиктова, Муратова (оба признаны иноагентами – прим. «Говорит НеМосква»), Ройзмана? Но они отказались.

И я подумал: «А чем черт не шутит? Попробую». Дальше были переговоры с партией «Гражданская инициатива», и спасибо огромное ее лидеру Андрею Нечаеву и всему политсовету, что меня поддержали. Это был уже октябрь. С этого момента все стало серьезно и официально.

– А почему вы не пробовали баллотироваться в президенты в 2018 году?

– Ну, во-первых, тогда много кто другой баллотировался – тот же Явлинский, Титов, Ксения Собчак. Во-вторых, степень моего понимания, куда Путин ведет страну, была другой.

Еще не было «спецоперации», не было изоляции, такого очевидного авторитаризма. В 2018 году людей не сажали на большие сроки просто за то, что они пишут слово «Мир».

– Вы в политике больше 30 лет. Представим, что вам надо кратко рассказать о себе нашим читателям. Назовите топ-3 ваших главных достижений за это время – и главных ошибок?

– Давайте начнем с хорошего. Думаю, главное, что останется после меня в российской державе – это огромное количество написанных мной законов, указов и постановлений правительства. В основном это было сделано в 1990-е и нулевые годы, когда я занимал важные должности, был депутатом Госдумы.

Возьмем, к примеру, Гражданский кодекс – раздел, касающийся юридических лиц, «акционерных обществ», «ООО», в значительной степени написан мной.

Далее – избирательное законодательство, ФЗ «Об основных гарантиях избирательных прав…». Я недавно считал – за последние 20 лет его меняли больше 130 раз! Но многое из того, что я там написал, до сих пор осталось. К примеру, то, что в России публикуются результаты выборов вплоть до конкретного избирательного участка. То есть вы можете взять любую кампанию – от президентской до муниципальной – и посмотреть, как ввели в ГАС «Выборы» данные с каждого участка. Это, между прочим, редкость. В Белоруссии такого нет – и результаты выборов там можно просто придумать. Написал на бумажке – и готово. А в России так не получается.

– Уже получается.

– Нет. В России фальсификаторам приходится на каждом участке что-то делать. А дальше, после введения данных в районной ТИК, все считается автоматически. Это великое дело.

Второе мое достижение – я десятилетиями готовил наблюдателей на выборах. В основном они, конечно, сосредоточены в Подмосковье, в регионе, где я обычно выдвигаюсь. Та же Дубна, Долгопрудный – там честно считают голоса. Но в принципе, и по стране было много образовательных проектов. Есть немало людей, готовых контролировать подсчет голосов. Сейчас мне это пригодится, конечно.

И третье – благодаря работе моего института в России появились тысячи людей, занимающихся общественной и политической деятельностью. Многие из тех, кто участвовал в наших проектах типа «За чистую власть», «Кадровый резерв», уже достаточно известные люди, состоящие в разных партиях.

Так что вот такие три пункта – законодательство, наблюдение за выборами и подготовка молодых политиков. Про неудачи обязательно рассказывать?

– Конечно. Но вы можете называть их «прозрениями».

– (Задумывается). Есть вещи, которые я делал дольше, чем следовало. Например, сотрудничал с партиями (и даже состоял в некоторых), организованными администрацией президента, типа «Правого дела», или партии Михаила Прохорова. Возможно, мне стоило раньше перейти в открытую оппозицию – как сейчас. Но, с другой стороны, я же не буйный совсем. Я точно не человек темперамента, например, Ильи Яшина.

Я более спокойный, склонный к компромиссам. Поэтому до последнего пытался сотрудничать с властью, пытаясь чего-то от нее добиться. Но разочарование наступило в 2020 году, после внесения поправок в Конституцию. А после начала «спецоперации» уже и говорить нечего. Тут и меня допекли.

– Учитывая ваш опыт на выборах – как вы собираетесь бороться с фальсификациями? А теперь еще и с дистанционным электронным голосованием (ДЭГ), которое вообще невозможно контролировать?

– Это две разные темы. Что касается фальсификаций, то естественно, буду расставлять наблюдателей. Все уже просчитано. Задача – перекрыть 50 тысяч участков по стране. Всего их около ста тысяч, но многие – маленькие, на них приходит по сто-двести человек. Так что, перекрывая крупные, вы фактически наблюдаете за 80% избирателей.

А вот ДЭГ – это плохая история. Я против нее выступал всегда. Но не нужно думать, что это универсальное оружие в руках начальства. Да, в Москве оно может поменять результаты голосования, но на оставшуюся часть страны не повлияет. Все-таки подавляющее большинство людей приходят голосовать ногами, и мы будем за это агитировать.

– А где вы собираетесь найти 50 тысяч наблюдателей? Особенно учитывая все ограничения.

– В первую очередь будем работать с теми, кто поставил за меня подпись – это десятки тысяч человек. У меня на сайте можно записаться для работы в штабе или наблюдателем. Там тоже люди оставляют заявки. Но поймите правильно – сейчас мы в первую очередь заняты сбором подписей и донатов. Сначала нужно зарегистрироваться кандидатом, а потом уже начинать следующий этап.

– Давайте как раз поговорим о следующем этапе. Два негативных сценария – вы не допущены к выборам, либо же допущены, но по тем или иным причинам набираете минимум, полпроцента. Что будете делать дальше?

– Слушайте, у меня есть и план В, и план С, но давайте я буду раскрывать их по мере приближения? Какой смысл рассказывать, что я буду делать, если меня не допустят, когда мы делаем все, чтобы допустили? В регионах люди в очередях стоят, чтобы поставить за меня подписи. Зачем их демотивировать?

– Окей, тогда рассмотрим положительный сценарий. Вы набираете 20% – при самом позитивном настрое вряд ли будет больше. Что дальше?

– Ничего не предопределено. В Белоруссии тоже поначалу скептически относились к Тихановской, а по факту ведь Лукашенко выборы не выиграл.

Я думаю, 20% – вполне досягаемый ресурс. Это те самые люди, которые даже по кремлевской социологии не поддерживают Путина и «спецоперацию». Надо просто убедить их прийти на участки. Впереди еще много проблем, но если я ухитрюсь набрать 20%, то это означает моральный старт новой политической силы в стране.

Что дальше? Я член партии «Гражданская инициатива», ее лидер – Андрей Нечаев. У нас с ним полное взаимопонимание, и мы уже строим планы на выборы в Мосгордуму в сентябре следующего года. Так и будем двигаться.

– Вы говорите, что не бунтарь, и во всех интервью подчеркиваете, что действуете только в соответствии с российским законодательством. Значит ли это, что если придется брать власть на условном Майдане, то вы отступитесь?

– Есть люди – революционеры по своему менталитету и образу действий. Тот же Ленин или Фидель Кастро. Иногда они действительно приходят к власти [путем переворота].

Но в 21 веке политики чаще всего это делают легальным способом. Я из их серии – предпочитаю мирные выборы, а не майдан. Я против майданов, и буду до последней минуты придерживаться этого.

– Представим, что вы все-таки стали президентом. Какими будут ваши первые шаги? И как вы собираетесь остановить боевые действия, учитывая, что декларируемая цель украинских властей – это восстановить границы 1991 года?

– Смотрите, у меня есть документ под названием «План Надеждина: первый день, первая неделя, первый месяц, первый срок». Я буду его постепенно публиковать.

Но вкратце скажу. В первый же день я намерен освободить политзаключенных и обратиться к руководству Украины с предложением о перемирии.

Дальше – долгие переговоры. Это будет непросто, потому что Украина до сих пор думает, что можно военным путем отбить Крым. По-моему, это невозможно.

Посмотрите, как за год изменилась линия фронта, несмотря на широко разрекламированный контрнаступ, какие огромные потери. Военная операция вошла в стадию, как во время Первой мировой – все окопались, проложили минные поля и никуда не сдвинутся. Так что переговоры будут тяжелые, но их надо вести – в том числе с лидерами коалиции, которые поддерживают Украину.

– Но каков для вас идеальный итог этих переговоров?

– Идеально, чтобы был устойчивый мир. Даже если сейчас Путин и Зеленский каким-то чудом договорятся не стрелять, что будет делать каждая сторона? Накапливать оружие для нового броска. Это плохая история, и она никогда не кончится. Поэтому вот три условия, которые я намерен соблюдать. Прежде всего, это должно быть не одностороннее решение. Пока под конфигурацией мирного договора не поставят подписи президенты России, Украины, условных США и стран Евросоюза, ничего не изменится.

Второе – все должно решаться в полном соответствии с российской Конституцией. Обращаю ваше внимание – я буду соблюдать все главы, включая девятую, где прописан порядок ее изменения. И третье – вопросы должны решаться на основе мнения людей, которые живут на этих [присоединенных] территориях, либо уехали, но хотят вернуться. Это важнейший аргумент в спорах с Украиной – в какой стране на самом деле хотят жить люди.

– Вы допускаете возможность вернуть захваченные территории?

– Никто не знает, где будет проходить линия фронта на момент переговоров. Зет-патриоты говорят, мол, Надеждин все сдаст, и Крым, и Донецк… Ничего я не сдам. Я буду по максимуму отстаивать интересы России.

– Мне просто интересно, как вы собираетесь пройти между этой Сциллой и Харибдой. Либеральный лагерь скажет, что новые территории присоединили в захватнической войне. Патриотический – что они политы русской кровью и вернуть их будет предательством.

– У меня нет ответа, который устроит все стороны. Его не существует в природе. Следовательно, это какие-то сложные переговоры, с задействованием массы рычагов и вариантов компромисса. Тяжелая работа, на которую я отвожу несколько лет. Вот прекратить стрельбу можно [попытаться] за день. Но и то не факт, что быстро получится: для Зеленского и Залужного это тоже непростая история. А вы меня спрашиваете, где граница пройдет. До этого дожить еще надо.

– Тогда более стратегический вопрос к вам как президенту. Вы согласитесь с тем, чтобы НАТО размещал свои базы на границе с Россией или принял Украину в свой состав?

– Я считаю, что проблема НАТО – она такая… [надуманная]. Это чисто путинская история – альянс, противостоящий России. Глобально, если между Россией и западным миром будет доверие, то вопрос НАТО окажется не таким уж животрепещущим.

Это, кстати, хорошо видно по бюджету НАТО – после распада Советского Союза он постепенно сокращался. А начал стремительно расти в 2014 году. Угадайте, почему? То есть именно Путин явился главной причиной того, что НАТО усиливается.

– Тот же Путин еще говорил, что попытки идти навстречу Западу обернулись тем, что НАТО в итоге – и это правда – постоянно расширялся на восток. Вы считаете, это несущественная проблема?

– Ну, это неприятно, но вопрос в том, как вы относитесь к НАТО. Между прочим, Путин на заре своей деятельности, в начале нулевых, был не против того, чтобы Россия вступила в альянс. Было соглашение о партнерстве, если помните.

Вопрос, что такое НАТО, должен решаться в другой плоскости: а что такое мир через 50 лет? Где будет в этом мире Америка? Мой прогноз – уже не везде. А Россия станет частью объединенной Европы. В этом контексте НАТО просто исчезнет, как военная сила, направленная против России, и реально управляющаяся из США. Все это рассосется.

– Вы считаете, что Америка утратит лидерство?

– Не утратит. Но оно будет не таким масштабным, как сейчас, когда США могут заниматься одновременно и Украиной, и Тайванем. Посмотрите мировые прогнозы – через 50 лет крупнейшей экономикой будет Китай, а потом Индия его обгонит. И у России выбор реально заключается в следующем. Либо она идет туда, куда ее тянет Путин – то есть обрубает связи с Европой, и автоматом становится вассалом Китая. Собственно, это уже происходит. Китай в принципе никого не рассматривает как равноправных партнеров. Он в десять раз больше нас по населению, а скоро будет и по экономике.

Либо есть другой вариант – мы объединяемся с Европой, и тогда наше совокупное население окажется больше, чем в США, а экономика – сопоставима с Китаем.

– Как вы относитесь к идее репараций Украине?

– Не будет никаких репараций. Германия платила их, потому что проиграла обе мировые войны, а Россия в этом конфликте не проиграет, это невозможно.

– Давайте назовем иначе – «компенсации». За разрушенные города, например. Многие считают, что это необходимо и справедливо.

– Если это те, кто уехал из страны и больше не связывает жизнь с Россией, им легко обсуждать подобные темы. А теперь представим: у меня в стране 40 миллионов пенсионеров и инвалидов. И тут я им сообщу «радостную» новость, что буду платить меньше пенсий и пособий, потому что все отдам Украине? Как вы думаете, что со мной сделают?

– То есть вы не разделяете принцип «коллективной ответственности»?

– Нет. В стране 146 миллионов граждан – часть из них изначально была против «спецоперации», до большинства постепенно доходит, что это была плохая идея.

У огромного числа людей близкие сидят в окопах, многие погибли или вернулись инвалидами. Что хорошего-то? И эти люди еще должны какую-то ответственность?

– В начале этого года вы встречались с женами мобилизованных и не раз подчеркивали, что давно поддерживаете с ними связь. Изменилось ли в их среде отношение к «спецоперации» – и насколько это масштабно?

– Это важная история, поэтому отвечу подробно. Изначально российское общество в целом позитивно восприняло идею «спецоперации». И многие, кого мобилизовали, пошли [в военкоматы] с энтузиазмом: «Поможем Родине, победим нацизм» и так далее. Пропаганда же работает. Дальше они разделились на две группы – я не готов оценить, какая из них больше, но знаю людей из обеих. Часть призванных вполне вписалась в новую жизнь, воюет и считает, что делает хорошее дело. Но значительная часть уже полностью разочаровались во всем и просто хочет остаться в живых и вернуться домой. Все истории очень разные.

Что касается семей мобилизованных, то тут иначе. Естественно, люди изначально хотели, чтобы их мужья, братья и сыновья вернулись живыми и здоровыми. Но когда они писали петиции о возвращении мобилизованных, то начинали их примерно так: «Конечно, мы поддерживаем «спецоперацию» и нашего президента, но хорошо бы провести ротацию и вместо наших мужчин отправить каких-то других». Они ходили в администрацию президента, обращались к депутатам… И ничего не произошло. Помочь им попытались единицы.

И люди сильно радикализировались. Сейчас они проклинают на чем свет стоит Путина и всех, кто это начал, – и резко выступают против «спецоперации». Они возмущены тем, что к их родным относятся как к расходному материалу.

А в обратку им прилетают совершенно безумные аргументы. Про жен мобилизованных пишут, что их финансирует ЦИПСО, Госдеп – ну полный бред. А это простые русские женщины, абсолютно не политизированные. Они мне говорили: «Мы всегда голосовали за Путина и «Единую Россию» – за что к нам такое отношение?».

– Еще раз спрошу про ответственность. Вы не раз подчеркивали, что вина за начало «спецоперации» лежит на руководстве страны. Но десятки тысяч наших сограждан, в первую очередь, мобилизованных, взяли оружие и поехали в другую страну убивать. Вы не считаете их ответственными за такое решение?

– Это очень странный подход. Вот вы гражданин России, в вашем окружении все считают, что там идет война с нацизмом. И вы так искренне считаете. А даже если не считаете – вам приходит повестка. Что вы можете сделать?

– Не идти в военкомат, например.

– И что дальше? Кто хотел, тот уехал, а кто был готов сесть в тюрьму, тот сел. А 99% людей в этой ситуации действуют законопослушно – предъявлять им какие-то моральные претензии бессмысленно. Тем более, большинство оценивало «спецоперацию» как правильное решение.

– Назовите топ-3 проблем российских регионов, которые, на ваш взгляд, президенту стоит решать в первую очередь?

– Моя задача на первый год [президентства] – полностью переделать бюджетную систему страны. Что сейчас происходит в регионах? Там лопаются трубы, исчезает тепло, в Подмосковье полмиллиона человек сидело без отопления при температуре минус 20 и ниже. И так везде. Почему? Потому что приоритеты государства другие. Во многих городах износ теплотрасс составляет 80%. Значительная часть их проложена еще в советское время. Чтобы все это отремонтировать, нужно 4,5 триллиона рублей. Огромные суммы. Но при этом только в 2024 году наши военные расходы увеличатся на пять с лишним триллионов. То есть в 2023 году Россия потратила примерно 6,4 трлн, а в этом планируется 11. Денег, которые дополнительно выделил бюджет, хватило бы, чтобы переложить все трубы в стране – и люди бы не мерзли. Это глобальная проблема.

Поэтому первая задача – так изменить бюджетную систему, чтобы регионы получали больше денег и могли решать задачи в ЖКХ, здравоохранении и тд.

Вторая проблема – правильный баланс полномочий. А внутри нее задача – вернуть реальные выборы губернаторов и мэров. А не так, что присылают людям «коня в пальто», и голосуйте за него.

То же самое с региональными парламентами – в них сидит «Единая Россия», и ее депутаты голосуют, как губернатор скажет, даже если их решения вредят жителям. Я сам как муниципальный депутат это вижу.

Ну и третья проблема, она отчасти федеральная, Россия – «разорванная» страна. У меня в программе много пунктов, связанных со строительством дорог, портов, расширением аэропортов…

– Давайте обсудим свободные выборы губернаторов. Противники скажут, что если их вернуть, то в регионах снова возьмут власть местные коррумпированные элиты, и начнется «шабаш независимости», как в 1990-е.

– Да, об этом всегда рассказывают в администрации президента – что если дать свободу, то будут [у власти в регионах] одни воры. А что, извините, на федеральном уровне меньше взяток? У кого дворцы круче, спрашивается, – у друзей Путина или у местных губернаторов?

– Ну, а как вам аргумент, что Россия слишком большая и ей нужна жесткая вертикаль?

– Нет универсального ответа, какая система лучше. Нельзя говорить, что лучше вертикаль или полная свобода. Нужен баланс. Совершенно очевидно, что в 1990-е годы был перекос с региональной вольницей. Никогда не забуду, как Борис Ельцин пытался дозвониться до президента Татарстана Минтимера Шаймиева, а тот не подходил к телефону. Я лично это видел. Сейчас такое представить невозможно. Но проблема в том, что начав со строительства «вертикали», Путин, по сути, полностью уничтожил федерализм, местное самоуправление. Сегодня очевидно, что задача развития требует, чтобы на местах было больше ответственности и больше полномочий.

– Вы рассказывали, что ваши предки 150 лет были православными священниками. Учитывая такое прошлое, как вы относитесь к тому, что РПЦ сейчас фактически агитирует за войну? И почему, на ваш взгляд, так получилось?

– Для меня это тяжелый вопрос. Нельзя сказать, что я шибко воцерковленный, но я чту семейные традиции. Мои дети крещеные, по большим праздникам стараюсь приводить их в церковь – это наша культура. Больно слышать, когда иерархи церкви выступают на стороне «спецоперации». Наверное, верующий человек не должен так говорить… Но у меня есть большие сомнения, что патриарх Кирилл внимательно читал Новый завет. Вот Ветхий завет, где Бог жестокий и всех поражает огнем, ему «зашел». А Евангелие и Нагорная проповедь, по-моему, не особо. Потому что главный пафос христианства в том, что нужно любить, прощать и сеять мир вокруг.

Ну и потом – к сожалению, еще со времен Петра РПЦ, по сути, являлась частью государственной машины, в той или иной степени. В советское время это как-то ослабло, но при Путине религиозные деятели практически слились с государством. И напрямую транслируют его идеологию. И это очень плохо.